Обычаи карел

Витязь

Батя вспоминал, что честность у них была в Талдома (север МО) потрясающая, воровства меж собой никакого. Даже входные двери замков не имели. Если куда то уходили то просто снаружи ставили к двери палку в знак того что хозяина дома нет.
Уважали странников и всех пришлых людей. Если прохожий постучал в дверь и попросил напиться никогда не откажут. В то же время соседи обязательно остановят прохожего и спросят чем угощели. Если прохожего напоили водой, а у хозяев была молочная корова или квас, последствия для скряг были печальные, даже дом поджечь могли.
Обмана тоже не терпели. Многие зимой когда сельхозработ не было подрабатывали пимокатством, в том числе и мой дед. Шерсть покупали мешками на рынке. Однажды один пришлый решил схитрить - набрал на болоте белого мха, набил ими два мешка, сверху положил настоящей шерсти и продал. Его нашли, избили до полусмерти и он уехал из города.

Ганноверский резидент в Петербурге Фридрих-Христиан Вебер, после пребвания в России, с 1714 по 1719 год, опубликовал свои записки о России, вышедшие под заглавием «Преображенная Россия» (Das Veränderte Russland) в 3-х томах, в 1721, 1739 и 1740 годах. В описании Петербурга есть также упоминание о карелах и ингерманландских финнах. Данное описание интересно тем, что оно вполне может служить бытоописанием карелов того времени, что встречается достаточно редко.

Прежде жителями края по ту сторону реки были карелы, а по эту — ингерманландцы; те и другие принадлежали королю Швеции. Однако после того как чума и война истребили большинство прежних людей, а имения и владения были между тем розданы и раздарены русским, которые заселили деревни и дворы отчасти своими людьми, отчасти же немногими оставшимися финнами, то теперь все изрядно перемешалось, и нельзя назвать какую-либо определенную нацию, помимо того, что русские имеют привилегии перед финнами и последние должны им во всем уступать и оставлять право.

Из дворян и господ, которым прежде принадлежал этот край, никого не осталось — они либо умерли, либо уехали в другие страны или еще куда-нибудь, так что они не стоят на дороге у преемников своих имений. Ингерманландцы и карелы — крепкий и от природы суровый народ, способный вынести все на свете и неутомимый. Они одеваются, как лифляндцы, [ходят] в лаптях, скверном верхнем платье (для чего сами делают из грубой шерсти сукно), широкий кожаный пояс (украшенный жестяными застежками) на талии, за него обычно сзади засовывают топор, и на голове носят плоскую шапочку без полей (все одного и того же типа). Волосы у них совсем белые или желтоватые, а остроконечные бородки — рыжеватые.

Незамужние женщины зимой и летом ходят с непокрытой головой с короткими, как у парней, волосами, так что их не отличить от мужчин, когда одна носит полотняные штаны, а другая две накидки крест-накрест вместо кафтана. По воскресеньям же они могут опрятно украсить себя ракушками или змеиными головами (как гусары конскую сбрую), а также разнообразными железными и латунными цепочками, большими пряжками и мишурой. Ибо если на них что-то блестит, будь то медь или латунь, то наряд в порядке.

Их язык — финский, он не состоит ни в малейшим родстве ни с каким другим языком, вообще же так совершенен, богат словами и выражениями, как вообще может быть богат язык. Об этом можно судить по их сборникам псалмов и духовным песням, которые по их правилам стихосложения составлены весьма красиво и ни в чем не уступают немецким стихам благозвучностью и формой. Хозяйство страны очень скудное, самые зажиточные у них живут хуже самых бедных крестьян в Германии. Скверный черный хлеб, мучная похлебка и клецки — вот их пища, а вода — питье; весьма редко доводится им видеть кусочек мяса.

Все их дома построены из одних бревен, крест-накрест уложенных друг на друга. В доме обычно только одна комната, в которой стоит большая четырехугольная, а вверху плоская печь; в ней они и зимой, и летом варят, пекут и жарят, а также спят в ней и наверху на ней. Вместо окон у них не что иное, как несколько отверстий, прорубленных в стене, перед ними сделаны доски, которые можно надвигать и сдвигать, тем самым делая [внутри] светло или темно. У тех, кто претендует на некоторую зажиточность, бывает маленькое, шириной в пару ладоней, окошечко из слюды. У других [жителей] вставленные в окна рамы заклеены кусками бумаги или старыми прокопченными холщовыми тряпками, либо свиными пузырями, чтобы зимой какой-то свет проникал в комнату. Постелей они не знают, а укрываясь, обходятся тряпьем и своей обычной одеждой. Обычно же они укладываются (как и русские простолюдины), натопив как следует комнату, на упомянутую большую печь или на лавки вокруг нее, а чаще всего — на доски. Несколько досок (причем каждая отдельно) у них закреплены наверху под потолком или за оба конца подвешены на веревке. Несмотря на то что эти доски не шире одного фута или самое большее 15 — 16 дюймов, и следовало бы полагать, что люди во сне должны падать и ломать себе шеи, однако таких примеров нет, а они лежат там так спокойно, словно в широкой французской кровати с балдахином.

Я часто с удивлением замечал, что хотя на этих досках, находившихся выше моей головы, забираться на которые надо было по приставным лесенкам, лежало вокруг 16 — 20 человек, ни один из них не свалился вниз и даже ни разу не перевернулся, а улегшись, они сладко спали на одном месте.

Вместо свечей они жгут тонкие еловые лучины, которые вставляют в щель в стене или в печи, а также очень часто просто берут в рот; поскольку же их дела не особенно сложны, то они вполне могут заниматься ими [при таком свете].

Детей они качают любопытным способом. Под потолком, подобно токарям, закрепляют шест, подвешивают к нему продолговатый короб и кладут туда в тряпье, сено или солому ребенка и время от времени затем приводят короб в движение, так что благодаря движению шеста ребенок довольно долго качается, словно в колыбели. Когда же мать хочет накормить ребенка, она лишь склоняется над коробом и дает ему грудь.

О домах жителей выше уже сообщалось, и я должен добавить еще кое-что относительно их постройки. Тамошние плотники — и финны, и русские — кладут четырехугольником одно на другое круглые бревна и связывают их углы вырубленными углублениями, благодаря которым бревна держатся вместе; при этом одно бревно выступает больше, другое меньше. Когда этот четырехугольный сруб достигнет желаемой высоты, они по приставной лестнице поднимаются в него и топором прорубают насквозь в том месте, где должна быть дверь (до того же в нем нет никаких отверстий). Подобным образом поступают с окнами, прорубая для них отверстия в уже готовом срубе, где нравится. Желающий иметь стены своей комнаты гладкими и ровными, стесывает топором закругления бревен, а снаружи оставляет бревна как есть. Затем кладут стропила, покрывают их щепой или дранкой, и дом готов. Пол и потолок комнаты настилают толстыми трехдюймовыми досками, укладывая их одна к другой и не прибивая и не привинчивая; потолок для тепла засыпают песком, а пол оставляют как есть, хотя половицы при ходьбе по ним качаются вверх-вниз, как педаль органа. Такому строителю для постройки всего дома не нужен никакой иной инструмент или орудие, кроме одного только топора, которым он может плотничать столь искусно и чисто, что в этом с ним не сравнится ни один немецкий плотник.

Двери же в их домах и комнатах настолько низки, что входить внутрь приходится с истинным уважением, то есть сильно наклонившись, если не хочешь разбить голову. Для этого необходимо принять особую позу, как у выходящего на сцену арлекина, ведь порог двери по крайней мере на два фута (Fuss) выше земли, а дверь редко выше трех футов (Schuh), и поэтому приходится сначала высоко поднимать ногу и одновременно протискивать сильно наклоненную голову. Не только получается странная поза, но, бывает, и вваливаются кувырком через голову. Точно так же в здешнем краю у русских, никакой разницы в этом нет.

ФРИДРИХ-ХРИСТИАН ВЕБЕР. ПРЕОБРАЖЕННАЯ РОССИЯ. DAS VERAENDERTE RUSSLAND (часть I). ПРИЛОЖЕНИЕ О ГОРОДЕ ПЕТЕРБУРГЕ И ОТНОСЯЩИХСЯ К ЭТОМУ ЗАМЕЧАНИЯХ. (пер. Ю. Н. Беспятых)
Текст воспроизведен по изданию: Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л. Наука. 1991.
________________

P.S. Фридрих-Христиан Вебер также даёт описание тверских карел, называя их финнами. Согласно официальной версии тверские карелы, родиной которых являлся Корельский уезд Водской пятины, появились на тверских землях в ходе переселения, которое началось по разным оценкам в XV—XVI веках и стало массовым после поражения России в русско-шведской войне (1610—1617) и заключения в 1617 году Столбовского мирного договора. По условиям договора Швеции отошли территории Корельского, Ореховского, Копорского, Ямского и Ивангородского уездов Водской пятины. Пиком переселения стали 1640—1660-е годы. Массовый исход был спровоцирован действиями властей Швеции в отношении новых подданных, которых, в частности, пытались насильно переводить из православной веры в протестантизм. От этих идеологических притеснений православные карелы искали защиты на русских землях царя Алексея Михайловича. По приблизительным оценкам к 1670 году на русские земли Бежецкого Верха, пустовавшие вследствие голода и разорений периода Смутного времени, переселилось около 25—30 тысяч православных карелов.

У Вебера же они представлены как закоренелые язычники, отказывающиеся даже заходить в православный храм, что плохо согласуется с официальной версией, но больше похоже на правду.

В одном селении близ города Твери, я с удивлением услыхал двух Русских, говоривших на чуждом языке, именно на Финском. Когда я спросил их: Русские ли они, и если природные Русские, то не живали ли они в Финляндии, они сначала не хотели совсем отвечать, но наконец сказали, что они Русские и никогда далеко от своей деревни не уходили, а выучились говорить по-русски и по-фински от своих родителей; при этом они указали мне на одного старика, который мог сообщить мне более сведений по этому предмету. Этот старик рассказал, что отец его, в числе нескольких тысяч других Финских жителей, во время смут и враждебных столкновений между Русскими и Шведами, оставил свое отечество и отдался под покровительство царя; эти колонии поселились в разных местах, до самой Твери и до сих пор удержали Финский язык, хотя и довольно уже испорченный.

По счислению сказанного старика я нашел, что переселение, о котором он говорил, совершилось во времена Густава Адольфа и генерала его Якова де-ла-Гарди, который нанёс Русским много вреда, ибо тогда царь Михаил Федорович уступил Шведам Кексгольм и Ингерманландию; жители же этих мест, частию по собственному побуждению, ради перемены управления, частию же по принуждению царей, переселились в Россию. На всем пути моем до Новгорода я не встречал подобного рода людей; но, по собрании более точных сведений, я узнал, что по обеим сторонам большой дороги, целый ряд селений (как Венды в Германии) наполнен этими Финскими переселенцами. Хотя они называют себя Русскими и на словах признают Русскую веру, но в сердце питают свою особую веру и держатся обычаев, которые, не смотря на строгий надзор Русских, передают от детей внукам, в такой тайне, что их нельзя ни в чем соследить. Прежде их очень преследовали, но при теперешнем правлении на них смотрят сквозь пальцы, потому что живут они тихо и в точности несут все свои подати и повинности. У них есть и свои Русские церкви, но в удаленных и глухих местностях; они редко посещают их, и хотя часто слышится колокольный звон, возвещающий богослужение, но это только для виду, и те заезжие со стороны люди, которые случайно пожелали бы присутствовать на молитве и пошли бы в церковь, увидали бы, что двери её заперты, и в ней нет ни священника, ни прихожан.

ФРИДРИХ ХРИСТИАН ВЕБЕР. ПРЕОБРАЖЕННАЯ РОССИЯ. DAS VERAENDERTE RUSSLAND. Записки Вебера. (пер. П. П. Барсова).
Текст воспроизведен по изданию: Записки Вебера // Русский архив. № 7-8. 1872

Отправлено спустя 11 минут 28 секунд:
Многие авторы прошлого века отмечали, что карельский характер — очень закрытый, обидчивый, а русские считают карел злыми, замкнутыми. В "Камеральном описании по городам и уездам Тверской губернии" 1784 года о карелах говорилось: "отличаются откровенностью и праводушием, но дерзки и запрометливы". В прошлом веке о карелах одни говорили, что они "упрямы, скрытны, недоверчивы, мстительны", а вместе с тем — отмечали у них "отсутствие сметливости", другие же подчеркивали их "религиозность, доброту, честность, почтительность, странноприимность, терпеливость, трудолюбие и воздержание иногда до скупости". А в "Тверских епархиальных ведомостях" за 1877 год я нашел такие строки: "Корелы, утратив почти все свои обычаи и предания, сохраняют до сих пор свой язык и отличаются от русских крестьян умеренностью в употреблении горячих напитков, честностью, опрятностью и порядком в домашнем быту".

Национальный праздник - Kegria paiva

Kegrin paiva (день Кегр) у тверских карел - один из своеобразных обычаев, являющийся пережитком древних социальных отношений и религиозных представлений у карел. «Paiva» - день. Термин «Kegri» (которым называют главное действующее лицо этого дня - замаскированного человека) карелы не могут объяснить, не зная, что он обозначает. Только в д. Комоедиха Ново-Карельского района, Калининской области (б. Тверская губ.), дали такой перевод этого термина: «Kegri" - пугало; "Kegrin paiva» - «пугало-день».

По материалам экспедиции Московского областного музея и Калининского педагогического института в 1931 г. сделана запись обряда в д.Комоедиха Ново-Карельского района. Остальные записи сделаны автором в командировке 1936 г. по Лихославльскому и Ново-Карельскому (б. Толмачевский) районам Калининской области. Этот обряд бытовал лет 30 - 40 тому назад..

Празднование «Kegrin paiva» в д. Комоедиха происходило ежегодно осенью, 2 ноября. Молодежь рядилась в вывороченные шубы, фуфайки, овчины, в лапти. На головы надевали решета, корзины, подойники, брали ухваты, кочерги, дубины, за плечами - корзины, чтобы туда «прятать» детей, на лица надевали самодельные маски из картона, тряпок, с пришитыми усами, бородой из кудели. Некоторые изображали коней и коров. В таком виде ходили по домам и пугали детей. Дети, в сильнейшем испуге, забирались на полати или на печь и ревели от страха. Ряженые брали с них слово, что мальчики не будут баловаться, девочки будут чаще сидеть дома и больше работать: шить и вязать. Девочки к этому дню пряли по большому клубку пряжи и обязаны были подарить клубок первому вошедшему ряженому, чтобы он не посадил в корзину и не унес. Если девочка сама не умела прясть, то за нее приготовляли пряжу мать или сестра. Кроме того пекли блины и пироги, которыми дети угощали ряженых.

В других деревнях «Kegrin paiva» проводили так:
В с. Большом Плоском Лихославльского района в этот день утром рано парни наряжались в вывороченные шубы, надевали маски, мазали лицо сажей и с дубинами roнялись за детьми, которые убегали от них с криком: «Здесь Kegri, здесь Kegri. Догнав кого-нибудь из детей, Kegpi слегка бил его палкой.

В д. Дуброво Лихославльского района кто-либо из парней наряжался «Kegri»: делал себе горб, надевал вывороченную овчинную шубу, чем-нибудь замазывал или закрывал лицо, чтобы ребятишки не узнали его. «Kegri» ходил по избам с палкой в руке, угрожая ребятам. Бабы пугали ребят: «Будешь плакать и баловаться, Kegri возьмет с собой». Kegri требовал, чтоб ребята слушались родителей, а девочек заставлял прясть, требовал, чтобы они были прилежней и не баловались. Пришедшему «Kegri» девочка должна была показать клубок пряжи. «Kegri» угощали как можно лучше: кашей с салом и блинами.

В д. Захарьино Лихославльского района, по рассказам, ежегодно одна женщина наряжалась «Kegri»: надевала вывороченную шубу, лицо закрывала, чтобы не узнали, «редким» платком («редким» - чтоб сквозь него сама могла видеть), в руки брала корзину и с ней ходила по избам; ей чего-нибудь давали: пироги, блины и пр. Она была «помирушка» (нищенка) и этим подкармливалась.

В д. Малое Плоское Лихославльского района, по воспоминаниям Андрея Антипова, одна из женщин нарядилась «Kegri» - надела вывороченную шубу, закрыла лицо льном и ходила, пугала детей.
По словам Натальи Васильевны Виноградовой в д. Исачиха, Лихославльского района «Kegri» побаивались не только дети, а и взрослые: девицы, женщины (молодые и старые). При приближении «Kegrin paiva» женщины старались заготовить побольше пряжи: «если не заготовишь, то "Kegri'" ругать будет». «Kegri» наряжался мужчина или женщина - «средственные» - среднего возраста. Ходил «Kegri» по избам в полдень или раньше. «Kegri» давали блины и хлеб.

В с. Толмачах (теперь Ново-Карельского района) «Kegpin paiva» пугали не только детей, но особенно любили пугать молодых девиц в бане, где в это время занимались трепкой льна.

Из проведенных записей видно, что «Kegrin paiva» состоял из следующих элементов:
Изготовление каши и поминание умерших родственников.
Надеванье масок или закрывание или замазывание лица, чтобы не узнали, ряженье в вывороченную шубу. По одним вариантам, это была группа ряженных, по другим - рядился один человек. В большинстве случаев роль "Kegri" выполнял мужчина, в частности парень; иногда женщина.
Наличие устрашающих атрибутов у «Kegri»: масок, горба, палок, ухватов и т.п. Наличие основного элемента обряда - пуганья.
Объектом пуганья являлись дети и женщины, молодые девицы.
Заготовление девочками и женщинами к этому дню пряжи. Показ пряжи «Kegri». «Kegri» требовал прилежания в работе, в частности в прядении. Хождение «Kegri" по избам и угощение его блинами, хлебом, кашей, отдача ему пряжи.
Время празднования "Kegrin paiva" совпадало с окончанием полевых работ и началом нового хозяйственного года, началом женских работ: обработки шерсти, льна и прядения. Несомненная связь этого праздника с культом мертвых подтверждается поминаньем в этот день умерших родственников толокняной кашей.
Утратив свое обрядовое значение, "Kegrin paiva» в измененной форме существовал в виде полузабавы довольно долго.

К другим видам обычаев у тверских карел относится обычай почитания природы, который сохранился у карел в течение многих сотен, а может быть и тысяч лет. По мнению карел того времени, всякое непочтительное отношение к воде, ветру, лесу и т.п. неизбежно сопровождается болезнью. Во всех природных явлениях карел предполагал действие хозяина этого явления, определенного духа, с которым следует жить в мире. Даже при легкой простуде карел непременно ищет причины своей болезни в отмщении сил природы. Он торопится припомнить все обстоятельства, предшествовавшие болезни, и если в это время он плюнул случайно в воду, или крупно высказался где-нибудь в лесу или во время ветра, то загадка разрешена, и больной с уверенностью просит прощения у причинившего ему болезни.
Если это не помогает, тогда он выбирает для себя ходатая-знахаря или знахарку. Болезнь, если она была неопасная, проходит, а между тем вера в могущество колдунов сохраняется.
Если летом скот забредет далеко в лес и не вернется к ночи домой, то тут снова вина слагается на лесовика, который не пускает скот домой.

Делу помогают знахари и знахарки своим искусством умилостивить лесовика. По мнению карел основная причина хорошего или плохого скотоводства зависит от расположенности или вражды хозяина двора - духа. Существовало мнение, что если карел плутает в лесу, то его водит леший-меччолане.

Существовал также другой обычай. Весной, как только озимые пойдут в рост, карелы приглашают священника в поле отслужить молебен. После молебна они хватают священника, валят его на землю и катают по озими. По представлению карел, это способствует такому получению урожая, что рожь от тучности зерна будет склоняться до земли, как теперь склоняются озимые под тяжестью священника.

Священник мог доказать крестьянам тщетность такого мероприятия, но тогда крестьяне не стали бы приглашать его служить молебен, и он бы лишился добавочного дохода. Оказывается, что для священника лучше было кататься по озими, чем лишиться его.

давно существовал обычай оставлять несжатую полосу зерна на полях «на прокорм птице и зверю». Колосья красиво завивали жгутом (делали «Христову бородку») и прижимали к земле. Эта народная традиция была положена в основу фольклорно-экологического праздника «Засев Журавлиного поля». Сам праздник был задуман для привлечения внимания общественности к возрождению сельского хозяйства, так необходимого и людям и птицам.
Ежегодно в мае в заказник "Журавлиной поле" приезжают школьники со всего Талдомского района чтобы вручную, дедовским способом засеять зерном специальное Журавлиное поле. Это поле не скашивается. И именно здесь осенью начинаются журавлиные сборы. Главный организатор Засева — Николо-Кропоткинская средняя школа. Обязательный участник мероприятия и детский фольклорный ансамбль «Вересень» Талдомского лицея искусств. Старинные народные песни, яркие костюмы на фоне пашни — красивое дополнение праздника. Перед посевом непременно проходит молебен. Батюшка освящает зерно и благословляет сеятелей. Только что посеянное зерно и, чуть позже, его проростки — пища для журавлей, прилетающих в заказник гнездиться. А осенью уже созревшие колосья служат кормом пролётным журавлями и гусям, и уже под зиму — кабанам.
Перед праздником традиционно проводится театрализованное экологическое представление, в котором ребята рассказывают о природоохранных проблемах. Гостям праздника на память ребята дарят «журавлиные» поделки.

Отправлено спустя 19 минут 11 секунд:
Поклоны на шубе и прощание с улицей — vallottelu. После прощальных плачей невесту вели на улицу, где она просила прощения у окружающего пространства, в котором протекала ее жизнь. Брат или крестный отец невесты волочил по земле шубу, на которую на колени опускалась невеста и начинала кланяться (касаясь лбом шубы) на все стороны света. Шубу при этом встряхивали в направлении поклона невесты. Этот обряд хорошо сохранился в памяти женщин старшего поколения, и мы находим упоминания о нем почти в каждом описании свадьбы как в литературе, так и в архивных записях... К. Карьялайнен описывал поклоны на шубе и плач следующим образом: «...антилас кланяется до земли во все стороны света и просит прощения у всего — у полей, лугов, двора и всего простора за невольно причиненное зло».

В Оуланге невеста кланялась перед крыльцом «в сторону всех ветров»: северному, южному, западному, восточному, а также северо-восточному, юго-восточному, юго-западному, северо-западному (все эти ветры имеют свои карельские названия). В то время, когда невеста кланялась, причитальщицы просили за нее прощения: «Простите, вода, суша, озера, леса, простите меня, уходящую!»...

Унелма Конкка. Поэзия печали. Карельские обрядовые плачи
Петрозаводск. Карельский научный центр РАН, 1992 год (Фрагмент)

особливо женщин незамужних.
Кто не бывал в Валдаях, кто не знает валдайских баранок и валдайских разрумяненных девок? Всякого проезжающего наглые валдайские и стыд сотрясшие девки останавливают и стараются возжигать в путешественнике любострастие, воспользоваться его щедростью на счет своего целомудрия. Сравнивая нравы жителей сея в города произведенныя деревни со нравами других российских городов, подумаешь, что она есть наидревнейшая и что развратные нравы суть единые токмо остатки ее древнего построения. Но как немного более ста лет, как она населена, то можно судить, сколь развратны были и первые его жители.
Бани бывали и ныне бывают местом любовных торжествований. Путешественник, условясь о пробывании своем с услужливою старушкою или парнем, становится на двор, где намерен приносить жертву всеобожаемой Ладе. Настала ночь. Баня для него уже готова. Путешественник раздевается, идет в баню, где его встречает или хозяйка, если молода, или ее дочь, или свойственницы ее, или соседки. Отирают его утомленные члены; омывают его грязь. Сие производят совлекши с себя одежды, возжигают в нем любострастный огнь, и он препровождает тут ночь, теряя деньги, здравие и драгоценное на путешествие время. Бывало, сказывают, что оплошного и отягченного любовными подвигами и вином путешественника сии любострастные чудовища предавали смерти, дабы воспользоваться его имением. Не ведаю, правда ли сие, но то правда, что наглость валдайских девок сократилася. И хотя они не откажутся и ныне удовлетворить желаниям путешественника, но прежней наглости в них не видно.
Валдайское озеро, над которым построен сей город, достопамятно останется в повествованиях жертвовавшего монаха жизнию своею ради своей любовницы. В полуторе версте от города, среди озера, на острове находится Иверский монастырь, славным Никоном патриархом построенный. Один из монахов сего монастыря, посещая Валдаи, влюбился в дочь одного валдайского жителя. Скоро любовь их стала взаимною, скоро стремились они к совершению ее. Единожды насладившися ее веселием, не в силах они были противиться ее стремлению. Но состояние их полагало оному преграду. Любовнику нельзя было отлучаться часто из монастыря своего; любовнице нельзя было посещать кельи своего любовника. Но горячность их все преодолела; из любострастного монаха она сделала неустрашимого мужа и дала ему силы почти чрезъестественные. Сей новый Леандр, дабы наслаждаться веселием ежедневно в объятиях своей любовницы, едва ночь покрывала черным покровом все зримое, выходил тихо из своей кельи и, совлекая свои ризы, преплывал озеро до противустоящего берега, где восприемлем был в объятия своей любезной. Баня и в ней утехи любовные для него были готовы; и он забывал в них опасность и трудность преплывания и боязнь, если бы отлучка его стала известна. За несколько часов до рассвета возвращался он в свою келью. Тако препроводил он долгое время в сих опасных преплытиях, награждая веселием ночным скуку дневного заключения. Но судьба положила конец его любовным подвигам. В одну из ночей, когда сей неустрашимый любовник отправился чрез валы на зрение своей любезной, внезапу восстал ветр, ему противный, будущу ему на среде пути его. Все силы его немощны были на преодоление разъяренных вод. Тщетно он утомлялся, напрягая свои мышцы; тщетно возвышал глас свой, да услышан будет в опасности. Видя невозможность достигнуть берега, вознамерился он возвратиться к монастырю своему, дабы, имея попутный ветр, тем легче оного достигнуть. Но едва обратил он шествие свое, как валы, осилив его утомленные мышцы, затопили его в пучине. На утрие тело его найдено на отдаленном берегу. Если бы я писал поэму на сие, то бы читателю моему представил любовницу его в отчаянии. Но сие было бы здесь излишнее. Всяк знает, что любовнице, хотя на первое мгновение, скорбно узнать о кончине любезного. Не ведаю и того, бросилась ли сия новая Геро в озеро или же в следующую ночь паки топила баню для путешественника. Любовная летопись гласит, что валдайские красавицы от любви не умирали... разве в больнице.
Нравы валдайские переселилися и в близлежащий почтовый стан, Зимногорье. Тут для путешественника такая же бывает встреча, как и в Валдаях. Прежде всего представятся взорам разрумяненные девки с баранками. Но как молодые мои лета уже прошли, то я поспешно расстался с мазаными валдайскими и зимногорскими сиренами.

Отправлено спустя 1 час 29 минут 15 секунд:
О «непотребных ямских девках в известном по распутству селе Валдае» упоминал в своих «Записках» Г.Р. Державин. О веселом нраве валдайских красавиц были наслышаны и иностранцы. Встречу с ними предвкушал пылкий испанец Франсиско Миранда, проезжавший через Валдай в 1787 году: «В одиннадцать часов вечера… приехали в город Валдай, известный красотой и свободными нравами здешних женщин. Меня хотели разместить на почтовом дворе, но дом оказался настолько неприглядным, что я отправился за две версты в городскую гостиницу, которую мне указали две девицы, торговавшие кренделями….Я улегся спать, предвкушая завтрашнюю встречу с местными красавицами. Утром лил дождь, и ни одна из служительниц Венеры, коими столь славятся эти края, так и не появилась….Было уже девять часов, когда я покинул гостиницу и, проезжая по улицам, видел сих прелестниц, но они не показались мне обольстительными».
О валдайских торговках баранками, «чья бесстрашная навязчивость не дает чужестранцу ни минуты покоя», писал литератор Франсуа Ансело, останавливавшийся в Валдае в 1826 году: «Если он остановился здесь на ночь, посягательства возобновляются, ибо эти торговки, большей частью молоденькие и хорошенькие, занимаются не только открытым промыслом, но и тайным, менее невинным и более выгодным. Хозяйки гостиниц, их сообщницы и наперстницы, отворяют им двери, и, чтобы сохранить добродетель, путешественник должен призвать на помощь всю свою осторожность».
В 1835 году примерно ту же картину на постоялом дворе Валдая наблюдал швед Юхан Бар: «Путешественнику предстоит ощутить на себе настоящую осаду со стороны прекрасного пола. Завидев повозку, приближающуюся к постоялому двору, со всех сторон туда стайками слетаются торгующие кренделями, так называемыми баранками. Обступив путника со всех сторон, сначала с шумом и смехом они предлагают свой товар, а затем настойчиво навязывают его….Не успел автор выбраться из повозки, как на каждой руке у него оказалось по связке кренделей… Толпа женщин последовала за ним в комнату, где на столе стоял чай и где автору довелось отведать знаменитой форели. Как вкус форели, так и красота местных женщин не оправдали его ожиданий»
В отличие от него Фридрих Гагерн, проезжая через Валдай в 1839 году, не усмотрел в действиях торговок баранками угрозы своей добродетели и отметил красоту валдайских женщин: «Проезжающие русские любят побывать здесь в бане, куда красивейшие окрестные молодые девушки приносят им крендели и баранки. И нам при перезакладке лошадей предлагалось это печение ласковыми, веселыми и довольно красивыми девушками».

Отправлено спустя 2 часа 21 минуту 58 секунд:
Среди рыбаков и охотников гуляет байка:

Вынес старик – карел гостям (то ли с ружьями, то ли с крючками, сетями, то ли с тем и другим) всё на стол: картошку, яишенку, засолы – разносолы (хлеб – колбаса, консервы у гостей свои); да вот беда – слишком много водки – кончилась закуска – полез дед в погреб и кричит оттуда:
«Мужики всё кончилось! осталась только кевяткала!»,
подгулявшие не расслышав, отвечают:
«что? сало? Давай и сало!»

Деду не жалко: достал, и тут от запаха на пол вернулась вся закуска. Пора бы знать, что «кевяткала» хотя и переводится красиво: «весенняя рыба», но только в том смысле, что поедается весной, напоследок, а ловится не весной,в нерест,а осенью-жирную нагулявшуюся в путину в больших количествах на продажу и с запасом до следующей осени. (сёмга, ряпушка, селёдка – беломорка – прелестны в засоле, только вот соль была очень дорогая и не хватало на весь улов, вот часть рыбы и оставалась недосолённой на весну приратывалась подальше – могли по запаху разорить известные падальщики: медведи, да и им для лакомства нужна не гнилая рыба, а личинки и черви из неё; медведи и сами закапывают свежепойманную рыбу. (немало топтыжат попалось на мертвяка, как на живца) Кстати, в ныне модной изысканной восточной кухне есть полный набор деликатесов из «кевяткала»Зачем так далеко?У наших соседей норвежцев такие же проблемы и лакомства и как не припомнить легендарную ирландскую хакарлу-филе акулы с душком!.
И почему – то забылось, что через Карелию шли составы с рыбой из Мурманска, а рефрижераторных секций (холодильников) не было ещё, и рыбу обкладывали льдом и мешками с опилками, поэтому все жители близлежащих деревень и сёл пилили лёд в реках и озёрах и свозили на ж/д станции. Для свежевыловленной рыбы устраивали погреба со льдом (ледники) опилки тоже карельские.Чрезвычайно важны и побочные достоинтва подобной деятельности:
1).доступ кислорода через полыньи-рыба дышит.
2).Облегчается ледоход в половодье.
К тому же карелы на полном серьёзе рассказывают, что постоянно в обычные дни едят красную рыбу (варёную, жареную, солёную) и только по праздникам треску потому, что за неё надо было платить деньги (37 копеек за 1 килограмм) причём это была бочковая и не всегда качественная, но деньги уплачены – надо есть и даже поговорка у шотланцев звучит,как признак скудности,бедности"seven day's in week it's Lohi's Day"-7 дней в неделю-Лососиный День! (Советский рыбный день– это нищета другого порядка!) . Ну а если кому то захочется полакомиться, то закажите карельским умельцам «калакукко» — (рыбник рыбный пирог – кулебяку) – пальчики оближете, а то и проглотите! В особом ряду для длительного хранения стояла вяленная рыба,опять же правильно приготовленая,т.е.в меру подсоленая и,главное,хорошо проветренная. Сушик шёл и на супы и вымачивался в молоке,да и просто"В лёт",как украинские семечки,причём без пива-дешевле Ну что же – где еда -там и санэпиднадзор (выработанный годами) Никогда не черпайте воду из ведра или кадушки своей кружкой, для этого всегда есть ковшик, для непонятливых урок закрепляется подручными предметами по рукам и по голове. У староверов – ещё круче (вся посуда индивидуальная, моется отдельно). С водой действительно не так всё просто, местные великовозрастные обалдуи, развлекаясь или как теперь говорят, прикалываясь, обучают наивных солдатиков и озабоченных командированных вместо фразы «ана веття*1 – произносить фонетично созвучную фразу «ана Витту*2». Реакция адекватная – можно и инвалидность получить (поделом). *1ана веття(карел) – дай воды *2Витту(карел.) – Вагина, женский половой орган;(Впрочем на латыни vita –жизнь).

Современные молодые люди не торопятся создавать семью. Возможно, они об этом и мечтают, но предпочитают быть независимыми, связывая себя узами брака лишь годам к тридцати. В традиционном патриархальном обществе о двадцатилетней незамужней девушке сказали бы «засиделась в девках», а спустя десять лет называли бы уже старой девой. Таким девушкам могли достаться лишь незавидные женихи — вдовцы или калеки. Поэтому все стремились вовремя выйти замуж или жениться, стараясь выбрать себе «ровнюшку». Возможность выбора предоставлялась лишь тем, кто имел «большую славу», или «славутность», как говорили в Заонежье, или «высокое лемби» — по-карельски.

Карелы верили, что каждый человек, будь это парень или девушка, обладает лемби (фин. Lempi) — эротической, сексуальной привлекательностью. По мнению филологов, в финской мифологии слово «Lemрi» происходит от названия древнего финского божества любви — «lempo», покровителя молодых людей различных полов в их взаимоотношениях. Со временем понятие лемби утратило значение божественного существа, и стало обозначать репутацию и спрос девушки как невесты. Но даже при таком значении слово «лемби» сохраняет в себе непонятную таинственную силу, обладая которой, будучи даже бедной, глуповатой, не очень красивой, девушка могла понравиться любому парню и, в конечном счете, быстрее добиться главной цели — выйти замуж.

Шкала личной привлекательности юных карелок определялась по количеству молодых людей, претендовавших на ее руку. Наибольшее число претендентов противоположного пола придавало девушкам не только высокую лемби, но и давало выбор из множества поклонников того единственного, кто ей был по душе. Поэтому каждая карельская девушка строго следила и заботилась о своём лемби, часто прибегая к различным магическим действиям, чтобы поддержать или поднять его.

Особым временем для поднятия своей эротической привлекательности был период между Ивановым и Петровым днями (по кар. viandoit — летние святки). За неделю до Иванова дня девушки шли в лес и собирали там чудодейственный веник из 27 ветвей, сорванных с 27 различных берез. Затем парились им в бане. После использования веник не выбрасывали, а вместе с берестяной коробочкой, в которую складывали кусочек мыла, полотенце, коровье масло, старую серебряную монету и ленту с косы, прятали в ржаном поле до Иванова дня. Пропитанные росою этих святых дней, эти предметы девушки потом таили дома в своих сундуках, где лежали наряды для торжественного выхода в общество. В праздничные моменты своей жизни барышни открывали сундуки и для поднятия лемби использовали эти «волшебные» средства.

В ночь на Петров или Иванов дни девушки шли в ржаные поля. Там раздевались и катались по росистой ржи или траве, предпочитая поля тех крестьян, у которых в семье много сыновей — молодых людей. В эти же ночи девушки собирали в чашки или миски росу, приносили ее домой и переливали в небольшую бутылочку — пузырек. И на протяжении всего года девушки использовали сокровенные капли, как «дорогие духи». Собираясь идти куда-либо на праздник или на гулянье, юные создания выливали несколько капель этой росы в воду, которой затем умывались или мылись. Самое главное здесь — расходовать целебную воду экономно, чтобы ее хватило до следующего viandoit, особенно если ты не успела запастись другими средствами для поднятия своей таинственной любовной силы.

Кроме viandoit, поднимали лемби еще и в Крещение. Когда духовенство с крестами, хоругвиями и иконами шло к иордани, девушки, заботящиеся о своем лемби, следовали за процессией, пытаясь ступать в след священника. Придя на прорубь, карелки снимали с себя одежду, разувались и оставались стоять в одном ситцевом платье и чулках. В таком виде, дрожа от холода и стуча от стужи зубами, они стояли до окончания молебна. Затем трижды окунались в холодную воду и бежали на колокольню, где звонили в колокола с надеждой, что их репутация будет разноситься так же далеко, как и звон колоколов.

Для поддержания высокого лемби существовали и ежедневные способы: одеваться надо было непременно в большом углу, окончить раньше всех свое дело, даже выйти из-за стола первой, независимо от того, наелась или нет; не выбрасывать оставшиеся на гребне волосы, не скручивать их в комок, а складывать их в отдельный коробочек. Кроме того, прибегали к помощи колдунов или знахарей.

После совершенных обрядов задабривания таинственной любовной силы лемби уверенность в своей привлекательности у карельских девушек возрастала, что благоприятно сказывалось на их отношениях с противоположным полом.

Благодаря ли этой «народной магии» или просто «по судьбе», но большая часть девушек к двадцати годам уже выходила замуж. Девичья борьба за счастье заканчивалась и начиналась её женская доля — часто очень нелёгкая. И на этот счет, в свою очередь, было немало обрядов и ворожбы, но это уже другая история — как говорится в известной русской пословице: «Выйти замуж — не напасть, как бы замужем не пропасть».

Дарья ПАХОМОВА, специалист по фольклору

Юрий Барлет

Здравствуйте Витязь! Прошу Вас оказать помощь в поисках родных. Мой дедушка Афанасьев Арсений Васильевич 1909 г.р. - карел, мама Нина Арсеньевна Афанасьева 1946 г.р.- карелка из деревни Сырково Ремешского района Тверской области. Я узнал, что фамилия Афанасьевых из этой деревни растворилась, исчезла, что очень жаль, так как хотелось бы возродить все родственные связи

Обычаи карел

Быстрый ответ, комментарий, отзыв